Написано десять лет назад

МЫ ВЕРНЕМСЯ!


— Вот же мразь эти телевизионщики! — прапорщик, деливший со мной палатку, в сердцах ткнул пальцем в кнопку выключения телевизора, и экран мгновенно погас. — Мразь! Мы еще с "Северного" не ушли, а они его уже "аэропортом имени шейха Мансура", называют. Злость прапорщика была бессильна, а потому непроходяща и едка.
— Чего ты кипятишься? Теперь все равно, как они что назовут. Старлей связист, зашедший "на огонек", безразлично пожал плечами. — Потерявши голову — по волосам не плачут. Чечню им Лебедь сдал, вот они и творят, что хотят. Шейха Мансура? Да хоть папы Римского. Вон уже в Грозном площадь Дудаева появилась. Проспект имени "Борцов с русской агрессией". Бульвар "Шестого августа"...



— Да ... имел я "чехов". Я не о них, — огрызнулся прапорщик. — Я об "Останкине". Российское телевидение называется. А смотришь как удуговский телеканал. Только маршей чеченских еще не хватает.
— А ты когда последний раз у этих "российских телевизионщиков" букву "р" слышал? Да моя ненаглядная — логопед, на их обучении могла бы миллионщицей стать. Правда, боюсь у них картавость безнадежная, не разбогатеть нам с любезной моей свет-Аленушкой.
Им, брат мой, что "чехи", что мы — все быдло. Вот жители реки Иордан — им действительно дороги. Ну, конечно, Россию попинать — это в особый кайф...
— Ты чего такой черносотенец? — удивился прапор.
— Я не черносотенец, — старлей отхлебнул чай из кружки. — Я просто очень хорошо помню день, когда они своего Листьева хоронили. На нас в тот день Басаев своих "смертников" кинул почти сутки дрались взводом против батальона. Солдатики наши — герои. Выстояли. Только вот после того боя шесть человек домой в цинковых ящиках отправили. И каких ребят! О них хоть слово кто-то по телевидению сказал? Зато по всем экранам портрет убитого бизнесмена, шоумена... Я тогда всю эту шваль на всю жизнь возненавидел.

Разговор, как обычно в последние недели, зашел в тупик. И потому все сразу засобирались на улицу, где шла подготовка к отправке очередного эшелона.
Ханкала угасала. Когда-то многоголосный палаточно-досочный город, пыхавший сотнями труб-буржуек, стрекотавший бесчисленным количеством дизель-генераторов. Ощетинившийся десятками танковых и пушечных стволов, городок-крепость теперь угасал, как безнадежный больной.
Кругом царило запустение. Там, где за земляными "каре" жили недавно полки и бригады, теперь дождь размывал, уродливые руины. Заплывали жирным черноземом стрелковые ячейки и окопы. На месте блиндажей из палаток стояли ровные ряды прямоугольных дождевых прудов и луж.
Громоздились свалки брошеных, картонок, кусков кабелей, "колючки", бумаг, каких-то железок, арматуры.
Раскисшие под дождями бумажные мешки с песком развалились и напоминали полуразложившиеся тела, наваленные в беспорядке друг на друга.
Тут и там под нудным бесконечным дождем-туманом едко чадили кострища, в которых дотлевали какие-то тетради, схемы, бумаги.
Было холодно, сыро, пусто и убого...
У штаба в туманной мгле переминался под грибком продрогший, безразличный ко всему часовой. Рядом с ним — через тротуар — глаза резанула покосившаяся, облезшая табличка над оплывшим холмиком — "неизвестный русскоязычный мужчина с протезом левой ноги". И мне вдруг почему-то стало очень жалко этого неизвестного русского мужика, оставляемого здесь нами на полное забвение, стыдно перед ним.
Уйдем мы, и безжалостные ненавидящие чеченские руки или сапоги собьют этот колышек затопчут, сравняют с землей холм, лишат этого русского человека его последнего права — права на могилу...
— Прости меня, брат! Я не виноват в том, что мы бросаем тебя. Я не виноват, но виноватым себя чувствую. Прости!

У железнодорожных платформ было многолюдно и суетно. С бетонной эстакады на платформы, рыча дизельными выхлопами, неуклюже забирались бэмпэшки. Дергались, елозили, вертелись, крутили башнями, выстраиваясь в длинную бронированную "гусеницу".
Найтовали, закрепляли растяжками тросов автомобили, кухни, кунги, прицепы.
Люди работали яро, зло. Матерились. Пыхтели, орали друг на друга. Желая побыстрее закончить все, уехать отсюда подальше и забыть этот день, эту погрузку, это место, словно жег всех какой-то неосознанный горький стыд, стыд за то, что уходили батальоны из Чечни не маршем победителей, под развернутыми знаменами, "дербаня" на броне резервы сухпаев, обжигая глотки "затаренной" на дорогу водкой, весело, ухарски, уверенно в себе. А выезжали воровато, торопливо грузясь под мерзким дождем на платформы. Без победы. В угрюмом ожидании очередных провокаций, обстрелов по дороге, мин, взорванных путей. На милость победителей...

Русская история видела разных главнокомандующих и министров своих Вооруженных Сил. Это были блистательные, хрестоматийные: Потемкин. Суворов, Кутузов, Фрунзе, Жуков. Российской армией командовали одержимые фанатики — Троцкий и Дыбенко. Были ловкие царедворцы, организаторы: Сухомлинов и Устинов, были бездарные, драматичные — Николай II и Куропаткин. Разные личности в разное время командовали Вооруженными Силами России, но, пожалуй, никогда в ее истории этот пост не доверялся более убогому и безликому персонажу, нежели Павел Грачев.
Человек, прыгнувший с поста комдива в кресло министра обороны России, с коротким промежутком на несколькомесячное управление десантными войсками, он явился олицетворением небытия, пожиравшего великую армию великой страны.
За четыре года его "правления" бывшая Советская Армия из самой мощной, мобильной, технически оснащенной армии мира превратилась в деморализованную, безропотную, криминализованную нищую банду.
Что сделал этот низкорослый, с испуганными глазами обгаженного младенца министр? Угробил миллиарды на пошив новой формы, насобачил всем на лбы аляповатого, паукообразного орла, на плечи хлорвиниловый триколор. Не зря говорит старая поговорка: чем мельче и беднее армия, тем ярче ее форма, тем больше позументов, кокард, аксельбантов.
К чеченской войне российская армия пришла, не имея ни одной боеготовой дивизии. Да что дивизии! Даже полки, брошенные в Чечню, собирались с бору по сосенке — где придется и из кого придется.
Грачев — это тот министр, который бросил за границами России сотни тысяч своих солдат и офицеров, членов их семей на съедение националистическим хищникам. Оставил нарождающимся режимам самые боеспособные, отмобилизованные сухопутные и авиационные группировки.
Лакейски — преданно вышвырнул из Германии в поле, в безвестие, в развал то немногое, лучшее, что осталось России в наследство. За год эти дивизии и армии превратились в ничто, в мертвый металлолом и зону социального бедствия нищих, бесквартирных офицеров и их семей.
Именно Грачев и его клевреты верноподданнически, безжалостно вычистили из армии лучших командармов, командующих, комдивов, обвинив их в "красно-коричневой" измене, возводя свою мерзкую, богопротивную измену присяге и Родине в звание "подвига".
Мог ли выиграть чеченскую войну человек, чьи друзья — генералы, заняв, высшие посты в руководстве армией, тут же узурпировали и бросились распродавать направо и налево ее имущество, неприкосновенные запасы, создававшиеся десятилетиями усилиями всего народа, помнившего беду 41-го года. Возводившие себе особняки, перед роскошью которых меркнут даже хваленые дворцы эмиров в Абу-Даби.
Мог ли выиграть войну министр, который похоронил понятие боевой учебы, и, при котором за четыре года не прошло ни одного дивизионного учения. При котором налет боевых пилотов упал в десять раз, при котором корабли перестали выходить в море и гнили у причалов, не имея денег на ремонт. При котором даже историческую святыню — парадную площадку, знаменитую Ходынку — продали каким-то кавказским коммерческим структурам.
Грачев никогда не смог бы выиграть не то что чеченскую войну, но даже драку с дикарями, вооруженными дубинками и луками. Всех его полководческих талантов хватило только на весьма неумелый и всемирно позорный расстрел тысяч русских людей Верховном Совете своей страны. Да и то не было у Грачева преданных головорезов типа "тон-тон макутов" или "эскадронов смерти". Даже танкистов в экипажи танков-палачей покупали за деньги, украденные Гайдаром на московском Госзнаке?
Истоки чеченской трагедии лежат прежде всего в триумвирате Грачев-Ерин-Степашин-Триумвирате личностей бездарных, недалеких и убогих.
Ерин, с лицом похожим на старейшего обитателя Сухумского обезьянника, и управленческим талантом провинциального участкового инспектора. Корявый на язык, недалекий, но преданный до потрохов своему президенту, во имя которого его омоновцы и "витязи" расстреляли, сожгли, замордовали в центре Москвы тысячи россиян в октябре 1993 года.
Министр МВД, при котором преступность выросла до размеров национального бедствия, при котором убийство стало нормой, а укравший миллион — героем. Ерин, вычистивший из МВД лучших сыщиков, борцов с преступностью, посадивший в их кресла коррупционеров, воров, мздоимцев, которые, как раковая опухоль, стали разлагать аппарат борьбы с преступностью, превращать его в один из преступных ремесел.
Мог ли Ерин, при котором чеченские, ингушские, дагестанские, азербайджанские и армянские бандитские группировки захватили и поделили самые прибыльные и перспективные регионы России и отрасли ее промышленности бороться с чеченским мафиозным государством?
Мог ли министр МВД, при котором РУОПЫ, ОМОНЫ, ГАИ, ГУИН стали кормушками для взяток вымогательства, бандитизма защитить Россию от чеченского беспредела? При котором на внутренние войска легло страшное клеймо палачей своего народа. Мог ли такой министр МВД бороться с преступным режимом Дудаева? Никогда!
Третий персонаж чеченской драмы — Степашин. Я помню этого юркого полковника, обучавшего нас во Львовском политическом училище не то партполитработе, не то истории КПСС. Он и тогда не был чем-то ярким. Запомнился суетливостью, нервозностью. Я помню как он бегал по приемной Руцкого (еще в бытность того председателем комитета по делам ветеранов, военнослужащих и членов из семей). Все такой же мелкосуетливый, лакейский. Он так же всплыл на предательстве — метнувшись в 1991 году из КПСС в объятия Волкогонова и его "левого центра".
Степашин во главе того, что когда-то называлось КГБ, аббревиатуру которую знали даже индейцы в дебрях Амазонки. Степашин во главе всемогущей организацией, способной когда то свершать и уничтожать революции и путчи, вести борьбу по всему миру — это такая же насмешка, ерничание над понятием спецслужб, как Грачев — министр обороны.
ФСБ Степашина — кастрированная, жалкая, беззубая — с первых дней Чечни была ничем. Не имеющая никакой надежной агентуры, питающаяся остатками разведсводок армейской разведки или дезинформациями чечено-турецких резидентур, эта ФСБ не сделала за два года войны ничего мало-мальски существенного. Не выявившая, не уничтожившая не только ни одного из чеченских бандитов-атаманов, но и даже всем известную чеченскую "пятую колонну" здесь, в России — всех их банкиров, финансистов, завербованных журналистов, чиновников, генералов, продавцов оружия, наркоторговцев и информаторов.
Об убогости этой ФСБ говорит хотя бы тот факт, что все эти полтора года масюки и калинины, боровые и митковы могли в течение нескольких минут найти и переговорить по телефону с Дудаевым, Басаевым, Удуговым — их так и не смогла найти ФСБ...
Военный поход, начатый Россией 11 декабря 1994 года против взбунтовавшейся криминальной Чечни, был заранее обречен на неудачу.
Есть такая древняя поговорка: стадо баранов во главе со львом всегда победит стаю львов во главе с бараном.
Походом на Чечню командовали Грачев, Ерин, Степашин...
...За воротами КПП, метрах в двадцати, стоял крашеный зеленый вагончик. Над ним обвис мокрый, бесформенный стег, в складках которого еле угадывалась хищная морда чеченского герба — волка на зеленом исламском фоне.
...Приподлое, кстати, животное волк — безжалостное, не знающее меры, благородства, вечно голодное...
У вагончика свой шлагбаум. Опершись на него, лузгали семечки, сплевывая в нашу сторону шелуху, двое "чехов" в комуфлированных бушлатах с автоматами за спиной.
— Чеховский капэпэ, — пояснил капитан, старший на блок-посту. — Хочешь выехать — проходи у них досмотр и жди потом, пока приедет сопровождение.
— То есть?
— А ихняя главная обезьяна — комендант после того как наши колонны по дорогам стали разоружать, грабить, людей захватывать, объявил, что гарантировать их безопасность он не может. И теперь все русские колонны должны перемещаться только под контролем и охраной чеченской стороны.
— И что?
— Что, что? Так теперь и ездят. Впереди "джип" с боевиками и сзади. В окна — свои знамена, стволы. А наши флаги требуют снять — "чтобы не возбуждать излишне местное население". Б...дство! Русские войска под охраной "чехов" и без знамен. Чтоб, значит, пообиднее было.
— И наши терпят?
— А куда ты денешься: за каждый выстрел с нашей стороны — уголовное дело за срыв мирного процесса. За то им — хоть бы хрен. Каждую ночь обстрелы.
— Ну а в городе, что сейчас творится?
— Да беспредел полный. "Чехи" оборзели — что хотят, то и творят. Русских каждый день убивают. Завгаевцев ищут и тоже режут. Милицию чистят. Да только там и так все ихние. Пятая колонна. В общем, укрепляют власть на местах".
Народ к нам рвется. Только немногие добираются. На подходах у них "секреты". Хватают, увозят в лагерь министерства безопасности. Это похуже Бухенвальда. Оттуда не возвращаются. А по ночам просто стреляют. Поймают и на месте — в расход.
Да и чем мы можем помочь? Конечно, кое-кого еще в первые месяцы вывезли вертушками из тех, кто у них в расстрельных списках. Только это одного из десяти.
Как в Афгане, как в ГДР — ушли, а своих, "прорусских", всех бросили. Кто ж теперь нам поверит, кто с нами работать будет?
Ты смотри не вздумай в город сунуться. У них тут на Ханкале тоже свои уши есть. И далеко "не обрезанно-засушенные". Тебя вычислят в пять минут. Наших теперь здесь совсем мало.
— Спасибо.
— Брось ты. С души воротит! Вся эта мразь, — капитан кивнул в сторону "чехов", разглядывавших нас из-за шлагбаума, — разгулялась, раздухарилась. Му...ки наши правители! Трусы и му...ки! А первый Лебедь — мразь купленная. Надо было добивать их тогда в Грозном. Пуликовский — молодец. Хотел их добить. Не дали...
— Слушай, неужели вы в августе хотели идти на город? Ты бы пошел? Солдат повел? А потери? Какие бои бы были. Январский Грозный ты, случаем, не застал? В августе, наверное, похлеще бы было.
— Застал! Еще как застал. Я тебе так скажу: мы часы считали до конца ультиматума. Я тебе не могу выразить, какая ненависть у нас была. Зубами хотели рвать. Камня на камне не оставить. Живых бы не брали. Всех под корень!
— И многие так?
— Трусов не видел. Ни среди солдат, ни среди офицеров. Спас "чехов" Лебедь. По гроб они этой сволочи обязаны. Никто бы не ушел! — капитан зло отшвыривает окурок далеко в сторону "чехов". Те тут же ловят этот жест и вызывающе, надменно выпрямляются. Только капитан этого уже не видит. Презрительно отвернувшись, он, не торопясь, вразвалочку идет вдоль дороги к блиндажу.
"Военная оппозиция" — этот термин словно пришел к нам откуда-то из тридцатых годов, когда чистили армию "ежовые рукавицы". Только означает он в наше время совсем другое. Армия — иерархический, кастовый институт, основой которого всегда были единоначалие, верность присяге, смирение перед приказом.
Увы, в сегодняшней России все встало с ног на голову. Измена присяге, Родине, знамени теперь называется "осознанием неизбежности перемен", которое помогает тысячам нынешних российских генералов, полковников и прочих чинов легко оправдать свой "плавный переход" из армии Союза Советских Социалистических Республик в Вооруженные Силы еврейско-американской, криминально-буржуазной России. То есть совесть не гложет, и стыд глаза не ест.
Поэтому не удивительно, что в генеральской среде "новой русской армии" установились и новые традиции, отличные от явно устаревших кастово-иерархических, честно-благородных". Это раньше генералы, несогласные с какими-либо решениями высшего руководства, подавали рапорта об отставке и уходили с постов в знак протеста, оставаясь тем самым и верными кодексу офицерской чести и в ладах с собственной совестью.
Теперь иначе. Можно служить, получать деньги, занимать высшие посты, отправлять тысячи людей на войну и быть... категорически "несогласным" с этой войной. Такая штука теперь и называется войной.
Яркий ее представитель — генерал-полковник Владимир Семенов. Не то "бывший", не то все еще главком Сухопутных войск.
Принявший этот пост 31 августа 1991 года, после ареста последнего Главкома СухВо СССР Варенникова, Владимир Магомедович (не то осетин, не то карачаевец) весьма преуспел в командовании некогда самыми большими Сухопутными войсками в мире.
Дивизии, армии и округа разваливались, нищали. Техника ржавела, старела, приходила в негодность. Часть армии при его "молчаливом"... командовании вообще растащили по армениям, грузиям, азербайджанам, украинам и все той же Чечне. Сотни тысяч единиц вооружения бывших СухВо СССР стреляли друг в друга в Карабахе, Приднестровье, Таджикистане, Абхазии, Южной Осетии, не испытывая при этом даже через три года после раздела, недостатка в боеприпасах (и это при том, что сами не произвели ни одного патрона). Полигоны зарастали травой и дичали на глазах. Дезертирство в Сухопутных войсках стало напоминать по масштабам разве что эпидемии гриппа.
Укомплектованность боевых подразделений упала до анекдотичной цифры — десять процентов, с чем не то что учиться воевать, даже обеспечить сохранность и боеготовность имеющейся техники и вооружения невозможно. И как следствие — до шестидесяти процентов всей боевой техники стало за эти годы небоеготовой — то есть металлоломом. В большинстве дивизий СухВо в боеготовом состоянии могли поддерживать лишь один-два... батальона.
И все это состояние считалось при Семенове нормальным и даже хорошим. Сам главком в очередной (но точно не в первый раз) развелся и по офицерскому благородству оставил очередной жене очередную квартиру (и это при том, что во вверенных ему войсках каждый четвертый офицер не имеет квартиры) женился на молодой не то чеченке, не то горской еврейке слухи разные ходят по штабу. Бодро достраивал подмосковное уютное семейное гнездышко, о бассейне, бане, бильярдной и прочих атрибутах роскошной жизни.
А тем временем полтора года вверенные ему войска умывались кровью в Чечне. На убой гнались сколоченные наспех полки и бригады, в которых людей уже через неделю после призыва бросали в бой. В которых до тридцати процентов техники вставало при первом выезде, в которых для самоходных оврудий гаубиц на должности наводчиков-операторов привозили выпускников школы ... поваров.
В которых бронежилеты были еще "доафганского" выпуска и потому ни от чего не защищали, а связь была не только "допотопной", но и полностью контролируемой чеченской разведкой, которой давно были закуплены и развернуты все эти системы.
Воевали сухопутные войска, месяцами не меняя белье, в рванье, гнилых "мабутах", а то и в гимнастерках. Жили в палатках, выпущенных еще до подавления "Пражской весны". Впроголодь, на обрыдших "сухпаях" выпуска 71—72 годов, которых тоже постоянно не хватало.
Сам же генерал-полковник Семенов, милуясь с молодой женой, в Чечне не побывал ни разу. Год и девять месяцев воевали там его "полки и бригады". За это время главком ... получил новую квартиру. А когда вдруг был отправлен в отставку, тут-то и выяснилось, что, оказывается, все эти полтора года войны он — Семенов, главком! был категорически ... против этой войны. И не ездил туда, и не занимался ею именно по этой причине. И спроса с него, соответственно, никакого быть не может.
Его солдаты и офицеры сотнями гибли в январском штурме Грозного, дрались под Гудермесом, Аргуном, брали Дарго, Ведено, Бамут, а их главком все это время был против. Если это "порядочность", то что же тогда называется в наше время подлостью?
Второй "оппозиционер" — небезызвестный командарм Александр Лебедь. Кстати, один из бывших любимцев Семенова. О Лебеде так много писалось и говорилось, что и останавливаться-то на нем нет смысла. Ан нет. Жив курилка. Рвется в губернаторы Тулы. И во всю гордится своей "оппозиционностью" войне в Чечне, делает на ней себе имя. Стучит себя десантными кулаками в грудь, говорит об офицерской чести, верности Родине. Предав за эти годы всех, кого вообще можно было предать: Советский Союз, присягу, друзей (Грачева, Скокова, Руцкого), покровителей (Бурбулиса, Березовского, Чубайса, Коржакова).
"Верный до гроба русскому солдату" — он предал и его, договариваясь за спиной дерущейся в Грозном армии с боевиками о спасении последних от справедливого возмездия за циничное нарушение всех договоренностей и вероломное кровавое нападение чеченских банд на город.
Лебедь спас Масхадова, Басаева, Яндарбиева, Закаева. Плюнул и предал всех павших русских солдат, умиравших с верой в то, что гибель их ненапрасна и возмездие близко.





Мелькали среди "военной оппозиции" лампасы Бориса Громова, Эдуарда Воробьева, Бориса Полякова. Наверное, впервые в истории Вооруженных Сил в действующей армии, ведущей тяжелый военный конфликт, оказались люди, носящие высшие воинские звания м открыто объявляющие себя "противниками" этой войны. Так могла ли победить армия, которую предавали собственные генералы?
У разведчиков всегда есть, чем накормить гостя, и стопка всегда найдется.
— Мы последними уйдем, — ротный задумчиво вычищает ножом грязь из-под ногтей. — Когда последняя колонна выйдет, свернемся и вместе с остатками штаба на вертушках. Если, конечно, дадут.
— Кто?
— "Чехи", кто еще? Они нам давно грозятся кровавую баню на выходе сделать. Только на нас обломятся. Мы им такие поминки устроим — мама не балуйся.
Ротный крепок и как-то по-кошачьи грациозен. В каждом движении — сила, упругость. Он потягивается до хруста в костях.
— Эх, было времечко! Какие мы с Шамановым и Трошевым дела делали. Вот золото мужики. Ничего не боялись. Настоящие генералы! С такими хоть к черту в пекло. Возьмем без потерь и флаг водрузим. Лучшее время было, когда здесь Шаманов, Трошев и Тихомиров кировали. Тогда жили спокойно. А у "чехов" земля под ногами горела. Давили их, как тараканов. Наших бы генералов в Москву, в Генштаб, в министерство, тогда бы не сидели сегодня в этом дерьме по уши.
— Юрченко, что там со связью?
— Та нема, командир, — откликается откуда-то из угла прапорщик-связист.
— Ну-ну, — безразлично тянет ротный. — Вот ведь анекдот — бригада уходит последней. Полторы тысячи штыков. А полк связи уже две недели как вышел. И все! На всю нашу банду две "радийки" — "шестьдесят шестых" — автомобилей радиосвязи. Больше никакой связи — как хочешь, так и выживай.
Похоже, полуобреченное состояние ротного нисколько не печалило. Даже, наоборот, он был рад пообщаться с новым человеком, узнать новости.
— Слушай, ты мне скажи, у Аллегровой, что муж — Крутой?
Ближе к ночи стали готовиться ко сну. Обтерли от сырой патины оружие в пирамиде. Развесили на дужках кроватей разгрузки — так, чтобы удобнее в темноте было облачаться. В койки укладывались не раздеваясь. Прошла информация, что ночью ожидается нападение "чехов".
Перед тем как погасить свет, ротный долго и аккуратно укладывал в штабной ящик новенькую карту Грозного.
— Чего ты с ней так? Все равно скоро сдавать.
— Э-э... не торопись. Она, чувствую, нам еще пригодится. Я ее сдавать не собираюсь, чтоб потом по туристской схеме не воевать...
"У победы сто отцов. Поражение — всегда сирота" — так гласит древняя мудрость. Кто ответил за грозненскую трагедию января 1995 года. Кто ответил за разбитые в засадах колонны, отправленные без прикрытия, без организации? Или за март 96-го, или за августовский штурм Грозного? Никто. Нашли безвестных стрелочников, пожурили, повесили выговора. Ни выводов, ни разборов, ни решений. Все прошло, забудьте! Забудьте, матери, своих убитых, ни за что сыновей. Забудьте, жены, похороненных мужей. Забудьте, дети, убитых в Чечне отцов. Мертвые молчат. Они не скажут о том, что их бездумно и безжалостно бросили в огонь. Что ими просто прикрыли чью-то дурь, безответственность, а то и просто невежество и несостоятельность. Что они своей кровью спасали чьи-то погоны и лампасы, чьи-то дачи и кабинеты.
"За каждым подвигом стоит чья-то халатность", — сказал когда-то Бисмарк. Он был прав. Есть две главные причины неудач нашей армии в Чечне. Бездумная исполнительность, граничащая с лакейством, и несостоятельность, некомпетентность высшего военного руководства России.
Разве начальник Генерального штаба Колесников, начальники управлений и главкоматов не знали, не видели, что войска, стянутые для усмирения Чечни, не готовы к этой операции? Не укомплектованы, не обучены, не слаженны, не вооружены достаточным образом и попросту неумелы? Знали! Отлично знали, но безропотно и угодливо бросили эту "сырую" — не армию — военную массу под пушки и гранатометы отмобилизованной, обученной, вышколенной, отлично вооруженной и превосходящей по численности армии Дудаева.
Разве Колесников, Барынькин, Семенов, Подколзин, Квашнин не видели, не понимали бездарность и некомпетентность "задумки" Паши Грачева "в две недели покончить с Дудаевым", решить все одним десантным полком". Отлично знали, отдавали себе отчет в авантюрности, непродуманности и неподготовленности этого "блицкрига", и тем не менее лакейски отправили русские полки и бригады в это пекло, смотрели в рот Паше, щелкали каблуками.
Главное — угодить "хозяину", выполнить его волю. Проявить верность, показать преданность!
Разве возвеличенный всеми Рохлин и Бабичев не понимали, что штурмовать полумиллионный город без предварительной разведки, без карт, без серьезной подготовки, да попросту без какого-либо плана пятью тысячами солдат — безумие, авантюра? Город, который даже не блокирован толком.
Где целые направления, десятки дорог, шоссе не перекрыты и свободны для перемещений противника, подпитки его резервами и боеприпасами.
Знали! Но верноподданнически щелкнув каблуками, сменили отказавшихся от этой авантюры генералов: Чиндарова, Сорокина, Сигуткина, Стаськова, у которых хватило мужества потребовать от Грачева времени на подготовку штурма, пополнение войск, подтягивание резервов — того, что попросту обязан сделать, согласно главного документа войны — боевого устава любой командир — от лейтенанта до генерала.
Рохлин и Бабичев взяли под козырек и вошли в новогоднюю ночь в Грозный. А потом была трагедия, разгром, смерть 131-й Майкопской бригады, 81-го Самарского полка. Потом были растиражированные на весь мир энтэвэшной мразью съемки трупов русских солдат, раздираемых собаками. Тысячи убитых и пропавших без вести. Гекатомба умирающего в огне, грязи, крови полумиллионного российского города.
Эта цена бездумию, лакейству, убогости наших генералов.
За что Бог столь страшно покарал генерала Романова? За командование октябрьским расстрелом Парламента или, может быть, за то, что он, Романов, так же безропотно исполнял повеления абсолютного "нуля" в военном деле — премьера Черномырдина, который сделал себе имя на договоре с убийцей женщин и детей — Шамилем Басаевым. Именно Черномырдин, вопреки настоянию военных, остановил боевые действия, выполнил все требования террористов, вывел войска из горных районов Чечни, где они добивали остатки банд, спас от полного разгрома Дудаева и его шваль. Подписал с ними перемирие. Дал им время прийти в себя, залечить раны, перевооружиться.
...Лебедь в августе 1996 года шел уже по проторенной Черномырдиным тропе.
Разве не понимал тогда Романов, что заигрывать с боевиками преступно и попросту бессмысленно, что все его переговоры, создание "демилитаризованных районов, организация "местной самообороны" на руку только боевикам, и что за это "перемирие" вскоре опять придется платить русской кровью?
Есть еще и генерал Голубец, "прозевавший" штурм боевиками Грозного в августе 1996 года. Когда надо было выслужиться перед президентом, он без каких-либо сомнений возглавил в октябре 1993 года "оборону Останкина", расстрелял сотни безоружных русских людей.
Куда же делась его решительность в августе 96-го? Разве он не знал, что боевики сотнями стягиваются в город? Знал. И оправдывается теперь тем, что докладывал обо всем "наверх". Почему же тогда не отдал он приказ своим бригадам и отрядам "спецназа" нанести упреждающие удары по районам скопления дудаевцев, "прочистить" хорошенько город? Почему он не усилил блокпосты, не выставил дополнительные? Да попросту не привел все силы в полную боевую готовность?
Не потому ли, что московскому царю-благодетелю надо было выглядеть ангелом-миротворцем, и он — Голубец — чувствовал это настроение "хозяина", а значит, какие там "чистки", "упреждающие удары", "блокирование"? Царь хочет тишины!
Вот только почему-то боевикам на это было плевать. И умирали, проклиная свое командование, блокпосты вэвэ, "отбив" последние "магазины" по наползающим "чехам", молили о помощи, пытались вырваться из окружения. И гибли, гибли, гибли...
Трагедия чеченской войны заключается не в "силе" и "стойкости" дудаевцев. Нет. Им далеко до афганских моджахедов и по силе, и по масштабам боевых действий. Причина в ином. Я перечислил имена доброго десятка генералов, высших военных руководителей, чьей обязанностью было вести эту войну грамотно, малой кровью и, главное, — победно. Но они не сделали этого.
Солдаты и офицеры дрались честно. Они проявили удивительное мужество и стойкость на этой продажной, грязной войне. Вечно предаваемые, полуголодные, раздетые, неукомплектованные, наши полки громили дудаевцев, уничтожали эту мразь.
Трагедия в ином — в том, что эта война, как зеркало, отразила то, что случилось с нами, со всей страной за годы правления царя Бориса. Чеченская война — всего лишь самое "болезненное", "кровавое" отражение сегодняшнего развала. В этой войне квинтэссенция всего того, что происходит сейчас с нами.
Убогость, черствость и безнравственное властолюбство царя. Предательство, инородство, измена царедворцев.
Лакейство, бездарность и невежество новых "демократических" генералов". Нищета, беспросветность и обреченность солдат и офицеров, которые стали попросту разменными картами в руках политической мрази нынешнего Кремля.
Трагедия этой войны в том, что солдаты, ротные, комбаты, комдивы, командармы воевали "за Россию", а министрам, главкомам, депутатам, администраторам на эту Россию было глубоко плевать. Они делали на их крови награды, звания, должности, кабинеты и грызлись! грызлись! грызлись! за доступ к полумертвому смердящему телу, за право лизнуть его холодеющую длань.
Армия не проиграла чеченскую войну. Нет! Но она никогда не смогла бы ее выиграть с этой властью, с этим "царем", с этим командованием.
Полки ушли из Чечни. И они унесли в своих сердцах горечь измен, бессмысленных потерь, тупых перемирий и предательств. Но на алых полотнищах полковых знамен им теперь всегда будут видеться отсветы штурмовых стягов, поднятых над дворцом Дудаева, над Гудермесом, Аргуном, Дарго, Самашками, Бамутом, Ведено. Они унесли с собой из Чечни правду этой войны. Память о страданиях своих братьев под чеченским игом, угрюмую жажду реванша и осознанную готовность вернуться и доделать незаконченное теперь.
А значит, война не закончена. Мы еще вернемся.


P.S.

Я понимаю, что некоторые мои фразы, мысли и факты сегодня могут резать глаза и вызывать вопросы. Но для меня это документ того времени и "редактировать" его считаю неприличным. В конце-концов я именно так думал тогда...