…Звук родился где-то вдалеке. Тревожащий слух далёкий вибрирующий свист, вдруг стремительно налился мощью, перешёл сначала в угрожающий вой, а потом в какой-то уже остервенелый рёв, который затопил всю окрестность. Казалось, ничего громче этого рёва уже быть не может. Но он продолжал нарастать, крепнуть пока не стал буквально обвальным грохотом.
…Если взять отрез тяжёлой парусины или брезента и вдруг одним резким движением разорвать его на пополам, а потом усилить этот звук в миллион раз – тогда вы услышите этот грохот.
На мгновение показалась, что это сама материя, из которой создан мир, с треском рвётся в клочья. Кроме этого грохота в мире больше не было ничего. И вот он вдруг тронулся с места. Стал приближаться, нарастать, накатываться вместе со скользящим по серой бетонке взлётной полосы серебристо белым самолётом. Где-то в средине её он плавно приподнял острый нос и, через мгновение легко оторвавшись от земли, круто ушёл в небо, унося за собой за горизонт, стремительно тающий грохот. Но тишина не вернулась Грохот растаял, и стало слышно, как вдалеке одна за другой запускаются турбины, свистят, ревут, напрягают мощь своих реактивных «глоток» в предчувствии неба. Полёты начались!
…Моё детство прошло в авиационных гарнизонах. Я засыпал и просыпался под рёв турбин, взлетающих перехватчиков. Моё небо было густо расчерчено крестами и королевскими вензелями инверсионных следов. Мы уже в пять лет отлично разбирались в типах самолётов и «профессорски» спорили о том кто мощнее Миг-21 или Су-7Б. Моей любимой книжкой были не какие-то там «раскраски» или наивные тощенькие сказки. Нет. Моей любимой был справочник «Самолёты иностранных армий». Я до сих помню все эти «Скайхоки», «Вулканы», «Вампиры», «Фантомы»…
Вся гарнизонная жизнь подчинялась плану полётов. Дневные, ночные, ЛТУ (лётно-тактические), подъемы по «Готовности» (авиационный аналог «Тревоги») они забирали наших отцов почти без остатка. Мы просыпались, а они уже были на службе. Мы засыпали, а они ещё не вернулись с полётов. И не было большего кайфа, чем в силу каких-то семейных обстоятельств оказаться на аэродроме. Обычно мы попадали туда на какой-то праздник, день части или день ВВС. И тогда можно было залезть по стремянке и, подхваченным под руки техником, опуститься в кабину настоящего боевого истребителя. Пожирать глазами приборную архитектуру, почувствовать жёсткий «рубчик» поверхности ручки управления. И на мгновение ощутить себя в небе лётчиком.
Ещё одним детским «кайфом» был воскресный поход в лётную столовую. По негласному правилу нам, детям лётчиков и техников разрешалось по воскресеньям «замещать» в лётной столовой своих отцов, которые в выходные безоговорочно отдавали предпочтение кулинарии своих жён. А мы, пересытившиеся за неделю мамкиными пирожками, кашами, супами, котлетами и проч., в это время буквально балдели от «общепитовских» запахов «лётных» борщей, харчо, отбивных, бефстроганов. И, конечно, - О кайф! – компотов! У детей лётчиков была ещё одна дополнительная привилегия – «реактивный» шоколад, который полагался лётчикам реактивной авиации. И, хотя командование регулярно сдвигало брови и требовало от лётчиков поглощать оный продукт самим, но помогало это мало. Шоколад регулярно доставался детям и жёнам. Только не подумайте, что это было следствием широко распропагандированных сегодня «советских дефицитов». Нет. Шоколада в магазинах хватало, но ощущение того, что ты ешь ЛЁТНЫЙ шоколад – непередаваемо.
По воскресеньям в Доме офицеров в гарнизоне "Озёрное" под Житомиром в 10 часов утра шёл детский фильм. И всё детское население к десяти собиралось у клуба. В это же время около него разворачивала свою палатку мороженщица. Это было самое вкусное мороженное из всего еденного за мои сорок (теперь уже с небольшим) лет. Серьёзно! У её ног стояли такие не то цинкованные, не то алюминиевые «тубусы» в которых был пломбир а на подносе высокие «колонны», вставленных друг в друга вафельных стаканчиков. Она специальной ложкой зачёрпывала пломбир из «тубуса» и одним ловким движением водружала шарик в стаканчик. Стоило мороженное, как сейчас помню, – 10 копеек. И 10 копеек стоил билет на детский сеанс. Итого в моём кармане лежало 20 копеек. Примерно восьмисотая часть оклада моего отца…
Какой это был вкус! Непередаваемый. В 80-е годы что-то подобное продавали на углу перед ГУМом и в ЦУМе.
В будние дни на место мороженщицы приезжала молочница и я, получив в одну руку сетку с трёхлитровой банкой, а в другую 30 копеек отправлялся мамой за молоком.
Однажды летом (мне было около 6 лет) меня вдруг посетило гениальное озарение – а зачем, собственно говоря, в очередной раз тащить домой молоко, если можно:
А. – Банку разбить. Причем не просто так, а с интересом – «расстреляв» её на пару с другом Вовкой Кругловым с определенного расстояния камнями «на меткость».
Б. – Деньги потратить на конфеты.
В. – Маме с грустным видом сообщить, что банка «случайно разбилась». ;-(((((
Придумано – сделано! И два нахальных оболтуса отправляются искать место для «расстрела» банки. До сих пор не могу понять нашу логику, но мы умудрились обойти мой собственный дом, найти за ним укромный уголок за бетонным забором и, водрузив банку на кирпич, разбить её на глазах… собственной мамы, развешивавшей в это время на балконе бельё!
В общем, когда я минут через 20 с несчастным видом прибыл домой, что бы сообщить пренеприятнейшее известие (конфеты ждали меня в кармане Вовки на улице!) я был почти мгновенно выведен на чистую воду, выпорот и выставлен на улицу с… бидончиком и приказом - быть дома ровно через двадцать минут, после чего мне предстояло оставшуюся часть дня провести под домашним арестом.
И вот здесь случилась история, перевернувшая мою жизнь!
Когда я выходил из магазина с бидоном молока, откуда не возьмись появилась собака, которая вдруг с лаем кинулась на меня. Я попятился и, зацепившись ногой за водосточный люк, упал, опрокинув этот самый злосчастный бидон молока!
Это сейчас я понимаю, что явись я тогда пред ясны очи моей мамы с рёвом и рассказом о несчастье, она скорее всего мне поверила бы (ну не может же пятилетний мальчишка быть столь иезуитски хитёр, что бы второй раз подряд за один день обмануть!), но тогда мир рухнул! Я стоял и ревел как белуга. Пути домой не было. Худшей ситуации в моей детской жизни, наверное, не было, кроме, пожалуй, одной, но о ней когда-нибудь в другой раз…
И в это время надо мной раздался голос:
- Чего ревёшь?
Я поднял голову. Передо мной стоял какой-то офицер. Я, давясь рыданиями, рассказал ему о собаке и молоке.
Выслушав меня, он хмыкнул, потом, молча взяв меня за руку, завёл в магазин и, достав из кармана мелочь, купил мне это самый злосчастный бидон молока. Наверное, я сказал ему спасибо. Не помню. Помню только, что домой я шёл, как сапёр по минному полю, боясь случайно споткнуться или зацепиться ногой за что-нибудь.
Но я тогда не понял, что тот безвестный офицер забрал, а точнее «сместил» (по Кастанеде) мою душу. И с тех пор я знал, знаю и с этим знанием уйду однажды в другой мир, что самый лучший человек на земле это русский офицер. А лучшие люди – военные.
С тех пор я отдаю ему свой долг, и в свою очередь пытаюсь быть для тех, кто плачет тем офицером…
Но не только солнцем и благостью заполнена моя память.
В гарнизоне часто шли похороны. Бились самолёты, гибли лётчики, случались и другие ЧП.
Не было ничего хуже в жизни, чем внезапно замолчавший аэродром. Когда вдруг за несколько часов до обычного конца полётов, привычный рёв движков неожиданно затихал и городок замирал в тревожном ожидании. Хорошо, когда это была авария и экипаж (а у нас на аэродроме сидел, кроме истребителей ещё и полк Ту-22) или лётчик оставался в живых. Но часто к воротам городка подъезжал «газик» командира полка, из которого выходили трое – командир, замполит и врач. Они шли по городку, и весь городок стоял в это время у окон. Облегчённо вздыхали те, мимо чьего дома они проходили, и росло тревожное ожидание тех, к чьему дому они приближались. Потом они заходили в подъезд, поднимались на этаж, звонили в дверь…
Я всего этого не помню. Это помнят мои родители. А я помню похороны. Военный оркестр, медь труб. Красный креп гробов. Блеск штыков почётного караула.
Для нас мальчишек похороны лётчиков, техников, солдат были тоже частью нашей жизни. Причём не какой-то там редкой экзотикой, а именно частью! И мы, ещё не понимая, что такое смерть, страшно боялись за своих отцов…
…Потом много лет я пытался найти смысл этой нашей жизни. Зачем наши отцы и матери тратили свою молодость на эти гарнизоны, на бесконечное полёты, риск, переезды, вечное кочевье. Ради чего? Какой в этом смысл? И стоило ли оно того?
Ответ на это вопрос я получил в апреле 99-го, когда журналистская судьба занесла меня в, содрогавшийся от бомбо-штурмовых ударов, Белград.
С первой минуты, после того как мы пересекли границы, мои спутники сербы то и дело с тревогой посматривали на небо. Помню, как наш микроавтобус проскакивал через мосты – на полном ходу, - и лица моих спутников каменели – ведь для «НАТОавионов» (серб.) - самолётов НАТО мосты были одной из главных целей.
Я погружался в страх перед небом постепенно. С удивлением и непониманием. Я никак не мог привыкнуть к тому, что небо над моей головой не моё. Оно мне больше не принадлежит.
Но я очень хорошо помню, как вдруг осознал это. Был очередной налёт, и я вместе с Лёшей Борзенко сидел в небольшом кафе на берегу Дуная. По славянской похуестической привычке сербы относились к бомбёжкам с бравадой и вызовом (шла она, как я сейчас понимаю, от того, что натовцы ещё не дошли до этапа «ковровых» бомбёжек густонаселённых районов, а когда этот призрак замаячил перед сербским руководством – оно сдалось). Рассаживались в кафе и, лениво попивая кофе, сербы поругивали НАТО, Америку, Россию (предательницу) и своих лидеров, доведших страну до этой бессмысленной войны.
И я помню, как глаза уловили далёкое движение в небе. В высокой синеве я увидел до боли знакомую серебристую галочку боевого самолёта, за которой тянулся, разворачиваясь в широкий шлейф, белесый инверсионный след. И вдруг меня словно обожгло! Я видел чужой – натовский самолёт! Он летел в сербском небе и под крыльями его на пилонах висели ракеты или бомбы для нас, для этих сербов вокруг, для Борзенко для меня. Летел открыто, среди белого дня, ничего уже не боясь. И я до зубной боли вдруг почувствовал свою незащищённость, своё оскорбительное бессилие перед этой чужой нахальной серебристой «зарубкой» в небе. Это было не сербское небо! Это было небо НАТО, это было небо того безвестного американского, немецкого или итальянского пилота, который торил свой путь к заданной цели. И в этот момент я пережил «сатори» - озарение.
Нет ничего более позорного, чем лишиться собственного неба над головой! И нет ничего более горького, чем страх перед собственным небом!
А потом, прямо над нами, метрах в ста от земли с мотоциклетным звуком протарахтела серая чушка «томогавка». Все загалдели, вскочили с мест и, через несколько секунд земля под ногами тяжело качнулась, грохнул недалёкий взрыв. Ракета поразила здание министерства обороны…
← Ctrl ← Alt
Ctrl → Alt →
← Ctrl ← Alt
Ctrl → Alt →